Русский Чак Берри, которого мы не услышали

От автора

Кажется, это было поздней осенью 1969 года. Группа «Фобос», в которой я играл, на время перестала репетировать: было негде и не на чем. Меня это очень угнетало, и я искал, где бы приложить свои таланты. Не вспомню, кто — скорее всего, лидер «Красных дьяволят» Саша Соловьев, который всегда был в курсе московских биг-битовых дел, — предложил мне попробовать устроиться в МИИТовскую группу «Ребята». Я приехал на их базу и пришел в восторг от количества и размеров их усилителей и колонок, о таком мы и мечтать не могли. Помню так же, как демонстрировал «ребятам» свои свежие песни, которые еще не успел отдать «Красным дьяволятам», у которых был «приходящим» штатным автором.

Видимо, я произвел благоприятное впечатление, был зван, и мы приступили к репетициям, которые проходили то на их базе, то на квартирах. Так я познакомился с фактическим лидером группы Славой Малежиком. Занимались мы, правда, не очень долго и выступить с ними на сцене мне так и не довелось. Причины расставания я сейчас вспомнить не могу, но надрыва с обеих сторон не было.

А яркие впечатления все же остались: от некоторых их песен, в том числе, от знаменитой тогда «Наташки», от профессиональной подготовки их барабанщика Саши Жестырева и от цепкого обаяния Славы Малежика…

Малежик

…Началом для меня были музыкальная школа, баян и определенные успехи в игре на танцах. Я ездил в деревню, и там меня приглашали на свадьбы, где я играл для своих сверстников и ребят постарше. Потом взял в руки гитару, это было году в 1959, мне исполнилось 12 лет. Начал со студенческих песен (понятия «бардовская песня» тогда еще не существовало), потом пытался подбирать рок-н-роллы, которые уже слышал по радио и с магнитофонов.

Но первыми моими настоящими кумирами стали, пожалуй, Beatles. Когда в году 1963 у меня появился радиоприемник, и я стал слушать «вражеские голоса», в том числе «Радио Люксембург», я старался поймать в эфире что-нибудь из Beatles, которых уже слышал и имел представление о том, как они звучат. Правда, иногда я принимал за песни Beatles вещи Роя Орбисона, но, наконец, дождался того момента, когда диктор объявил, что поют именно Битлы — и эту песню я уже слышал. Со временем я полюбил и Kinks, и Enimals, и Bee Gees, но только у Beatles я мог прослушать несколько пластинок подряд.

Со временем, уже когда стал по настоящему играть, я «подсел» и на Rihtm & Bluеs, но это было значительно позже.

…Первая группа, в которой я играл, сформировалась в студенческие годы, когда я уже учился в МИИТе. В группе было две гитары, мы включали одну в магнитофон «Яуза», который засовывали под кровать — чтобы низы посильнее бухали. Эта гитара выполняла функцию баса, вторая же играла в акустическом варианте. На деньги, сэкономленные на пирожках, мы купили за 33 рубля обычный советский пионерский барабан, а тарелку наш барабанщик выковал сам. Это были 1965-66 годы, никакого названия у нашей группы не было, тогда мы играли просто так, для себя.

В школе, где я учился, уже тогда была группа, которую организовал Юрий Валов, мы с ним были ровесниками и дружили. Ему удалось найти людей с аппаратурой, и они выступала на школьных вечерах. Услышав группу Валова первый раз, я был удивлен их заметным успехом, особенно — наличием смастеренной ими самими электрической бас-гитары, на которую были натянуты струны, выдранные из местного школьного пианино.

Мы в «Фобосе» для улучшения акустики использовали огромный умывальник в общежитии МГУ, что у кинотеатра «Литва». Точно так же для первой самодельной бас-гитары кем-то из нас были сняты струны с фортепиано в классе пения. Мне известен случай, когда в процессе натягивания струн такая гитара сложилась пополам и дала грифом по башке начинающему дубненскому басисту: ведь мы тогда еще не имели представления ни о необходимой толщине струн, ни о том, что из хрупкой ДСП гитары не делают. Недели две парень ходил с огромной шишкой на лбу и был предметом насмешек со стороны посвященных. — Сергей Попов.

…Некоторое время я пытался «поднять» нашу институтскую команду, играл во всяческих других самодеятельных коллективах, но сказать, что с успехом — не могу. Дело было в самих музыкантах, которых назвать таковыми было довольно сложно. Я являлся, пожалуй, самым сильным из них, но даже я толком не знал, что должна играть бас-гитара, и какая партия нужна барабанам.

В общем, это была такая глухая «самоделка»…

…В это время Юра Валов в Университете собрал команду с Ярославом Кеслером, Николаем Воробьевым и барабанщиком Сашей Жестыревым, последний учился в Гнесинке по классу ударных.

Когда Кеслер женился, жена запретила ему играть на гитаре, и коллективу срочно понадобился новый гитарист. Через каких-то общих друзей они нашли меня и привели на репетицию группы, название которой — «Ребята» — мне казалось не очень удачным и я его, признаться, стеснялся. Даже в интервью, особенно ранних, я не упоминал это название, которое мне казалось очень совковым.

Впервые я столкнулся с командой, которая пела на английском языке, мы исполняли песни Beatles, а конкурентов на московской сцене у нас было не так много.

Надо сказать, что до организации московского бит-клуба все группы варились в собственном соку. И тут КГБ вдруг решил «переписать» всех музыкантов, вокруг которых, по их мнению, распространялись тогда спекуляция, дурновкусие и «не наша» музыка. Они сделали эдакую творческую мастерскую, чтобы можно было смотреть, кто, как и что умеет играть и кто чем занимается. Их усилия принесли некоторую пользу: я, например, выяснил, что не являюсь самым крутым музыкантом в Москве.

Все это происходило в 1967 году.

Мне довелось впервые побывать на заседании бит-клуба осенью 1968. Происходило действо в кафе «Молодежное» на тогдашней улице Горького и представляло собой мини-фестиваль, победителем в котором стала группа «Сокол». Впервые я увидел такое большое количество бит-музыкантов — человек 100 — в одном месте, почти все они были участниками бит-групп, названия которых сейчас можно найти во всех рок-энциклопедиях. Тогда эти названия были эксклюзивным товаром, который продавался за полтинник — в основном на редких студенческих вечеринках.

Музыка, звук и общество произвели на меня большое впечатление: вот они, Братья по Разуму, нас много! — С. П..

…Наверное, одни из самых первых мы сами начали сочинять песни. До меня в «Ребятах» уже сочиняли Валов и Кеслер. Когда я тоже начал пробовать, из группы вдруг ушел Валов, и я стал основным пишущим человеком в коллективе. В итоге на концертах я пел 8-10 своих песен. Хорошие они были или плохие, мне сейчас сказать трудно, но, во всяком случае, две из них получили призы на каких-то кээспешных конкурсах. Правда, узнал я об это не сразу, а сами песни назывались «Наташка» и «Русалка»…

Как свидетель и участник многих музыкальных процессов конца 60-х прошлого века, могу сказать, что для того, чтобы в те годы писать песни, необходимо было обладать определенной решимостью. Никто не знал как это, собственно, делать, а голова была забита только что «снятыми» с пленок англоязычными учебными пособиями. Более того, с русской поэзией мало кто из музыкантов дружил, и написать более или менее грамотное — с точки зрения литературы — четверостишье для гитаристов-любителей являлось большой проблемой. Но желание самовыразиться было огромным, и нередко первые советские бит-песни сочинялись следующим образом: мелодия пропевалась под гитару на каком-то псевдоанглийском наречии, фонетически схожим с языком отцов-основоположников. Если удавалось написать 10-20 коряво рифмованных, но искренних строчек на русском, это было большой удачей и для музыкантов, и для слушателей. Если же нет, вся это англоподобная галиматья могла остаться вокальной основой произведения и даже исполняться со сцены(!) чему я сам не раз был свидетелем. Авторская песня с ее огромной поэтической культурой стояла рядом, но бит-музыканты не воспринимали ее из-за крайней примитивности музыкальной составляющей, основанной чаще всего на трех «блатных» аккордах. — С. П.

…У меня давно есть идея сделать пластинку под названием «Полезные ископаемые», для которой из тех времен можно «накопать» много приличного материала. Другое дело, что с той искренностью, с тем куражом, с той молодостью, которые были тогда в крови, сыграть это сейчас трудно. Мы с Валовым уже начали что-то делать, но он увлекся своим проектом, и пока у него не доходят руки…

…Послушать нас приходил Гранов, который хотел увести Воробьева к себе под крыло. Воробьев тогда остался с нами, так как фактически был вторым лидером группы, но продолжалось это недолго. В итоге он нас все-таки покинул. К тому времени мы уже дважды съездили на юг, где, как Битлы в Гамбурге, хорошо сыгрались на танцплощадках, проводя с инструментами в руках часа по три, по четыре. Репертуар отлетал у нас, что называется, от зубов, но…

…С некоторыми из ребят я до сих пор пытаюсь поддерживать отношения. Как-то позвонил Воробьеву, чтобы поздравить его с Днем рождения — они у нас близко: у него 16-го февраля, у меня 17-го. Я пригласил его на свой, тем более что у меня в тот момент был концерт в Москве. Но он не пришел — видимо, ему это было не интересно. Мне самому сложно объяснить его отказ, по телефону же он сказал, что ненавидит все, что творится вокруг, что живет только воспоминаниями и не хочет никого видеть и слышать.

Еще я общаюсь с Сашей Корякиным, но его до конца назвать музыкантом все же не могу: в то время, когда все должны были уметь петь и играть, иметь на сцене не поющего гитариста, как это было у нас, являлось слишком большой роскошью.

…Причин, по которым я не ушел на профессиональную сцену в тот момент, когда туда ушел Воробьев, было несколько. Во-первых, мне необходимо было окончить институт, во-вторых — я боялся армии. К тому же я, несмотря на то, что я не был маменькиным сынком, а мой папа работал простым шофером, я долго оставался таким домашним мальчиком, боящимся слишком высоко карабкаться, и работа в Кировской филармонии было мне тогда явно не по плечу. К тому же правила дружбы, которые существовали в те времена, не позволяли нам просто так разбежаться: мы друг к другу привыкли.

И я еще раз хочу сказать спасибо Саше Корякину за то, что когда Воробьев ушел, мы остались втроем, и надо было что-то предпринимать, Саша сказал мне: «У тебя может получиться повести группу за собой, и поэтому надо попробовать работать дальше».

Через некоторое время название «Ребята» мы поменяли на «Мозаику»…

…Причины, по которым многие из участников первых советских бит-групп подались в профессионалы, были схожи. В 1971-73 годах многие из них заканчивали институты, и сидеть на двух стульях было уже невозможно: надо было либо делать карьеру математика или врача — в соответствии с тем, чему тебя учили в институте, — либо уходить на профессиональную сцену. У нас, вообще-то, была идея всей «Мозаикой» уйти в профессионалы, но Кеслер говорил, что ему надо заниматься диссертацией — морочил нам голову на протяжении 2 лет. Двое из нас были готовы уйти в профессионалы, когда появилось такое предложение.

…На прослушивание в «Веселые ребята» я пошел тогда, когда меня туда позвал Валерий Шаповалов. Мне хотелось продемонстрировать, как я хорошо умею петь и играть, развернуться и уйти — такой девичий комплекс: поманить и прокрутить «динамо».

Но когда появилось конкретное предложение, меня это заинтересовало, и я решил: пока Кеслер делает диссертацию, заработаю себе денег на гитару. Потом мне жутко нравилось то, что не нужно ставить аппарат, что это уже практически производственный процесс, фабрика такая по производству концертов, где я буду петь и где нормальный райдер и не надо искать какую-то хлебовозку чтобы добраться до места.

Очень верю тому, что сказано. Мы с «Фобосом» однажды, не найдя подходящего транспорта, загрузили весь аппарат — колонки, усилители, гитары, полную ударную остановку, — в обычный рейсовый автобус. Водитель и пассажиры были весьма недовольны, но мы честно оплатили провоз багажа, а связываться с пятью молодыми ребятами никто не стал. К тому же, что двое из нас были венгерскими поданными, а к иностранцам тогда относились с большим пиететом.

Выгрузив весь наш хлам на очередной остановке, до места концерта — дубненской средней школы №10 — мы 2 километра вручную везли аппарат на большой тележке с дутыми шинами из тех, что используются для внутрицеховой перевозки деталей на крупных предприятиях. Умыкнуть тележку с местного «почтового ящика» нам помог местный комсомольский комитет, в котором был «наш «человек, гитарист местной бит-группы «Бриз». — С. П.

…Был и еще один немаловажный момент — то, что уровень ребят, с которыми я там столкнулся, был значительно выше музыкальных кондиций моих коллег по самодеятельной группе, и я как бы оказался в роли догоняющего. Это меня очень сильно стимулировало: музыканты по нотам поют, и все остальное тоже замечательно делают. Находясь среди них, я вскоре начал сильно расти, поскольку, будучи еще в «Мозаике», замечал, что в какой-то степени мы уже топтались на месте: «батарейка подсела»…

…Со временем я понял, что в «Веселых ребятах» являюсь «пушечным мясом», что в группе существует своего рода обезличка. На самом деле, все эти группы вначале создавались по территориально-производственному принципу. Это уже потом, когда достигался какой-то успех, приглашали таких, как Леня Бергер или Сергей Грачев.

Каждый, кто приходил, думал, что именно с его приходом ситуация как-то изменится, что Слободкин или Гранов (художественные руководители «Веселых ребят» и «Голубых гитар» соответственно. — С. П. наконец-то прозреют и поймут: то, что они играют — полная параша, и надо делать то-то и то-то. Должен, тем не менее, заметить, что эти люди, руководившие такими коллективами, как «Веселые ребята» и «Голубые гитары», исповедовали собственные идеи, они у них все же были. И был свой торговый знак, что — как я уже сейчас понимаю — и тогда было немаловажно. Например, название «Веселые ребята» по тем временам было хорошим рекламным ходом, так как ассоциировалось с любимым в народе фильмом. Существовала даже легенда, что сам Утесов дал добро на это название.

А то, как они обращались с музыкантами — уже другая история.

Например, тот же Слободкин, беря меня в коллектив, тут же начинал искать человека, который мог бы меня заменить. Делалось это для того, чтобы я не чувствовал себя спокойно, «дергался», и чтобы профессионально рос, делал что-то. Он вообще постоянно находился в поиске новых музыкантов. У каждого человека есть какие-то свои личные комплексы — у Слободкина, на мой взгляд, комплекс неполноценности выражался в том, что он кормил свое Эго тем, что постоянно «подготовлял» всех, начиная с Бергера и кончая Барыкиным к тому, что в любой момент их можно заменить. Когда в коллективе 15 человек, и ты вдруг становишься ярким звеном в этом коллективе, тобою становится трудно управлять. Никто не позволит тебе этого, никто не даст тебе исполнять свои песни под тем предлогом, что ты, например, не член Союза композиторов. Если же ты вдруг попытаешься пристроить их в другой коллектив, тебя обвинят в попытках улучшить репертуар конкурента.

Я вообще был свидетелем того, как жена руководителя девичьего ВИА (кажется, это были «Москвички») избила гитаристку за то, что та отлучилась без спроса. Мои попытки защитить рыдающую девушку привели даму в еще большую ярость. Но гастроли все равно продолжились: деньги, сцена, слава… С. П.

Если человек плотно стоит на собственных ногах, им сложно управлять. Легче управлять пьяницей, который всегда на крючке, который напился, попался на «аморалке» и тому подобное. Такому всегда можно сказать: ах ты сволочь такая, еще раз напьешься — я тебя выгоню…

И человек начинает трястись от осознания того, что его действительно могут выгнать, и становится практически рабом.

Я тоже однажды, году в 72-м, пытался устроиться в профессиональный коллектив. Мы репетировали в каком-то захудалом клубе, никого из музыкантов я не знал и играл с листа какую-то советскую чушь. План у организаторов был такой: сделать программу, обкатать коллектив по кабакам и через полгода уйти в какую-нибудь филармонию. Руководителей было два: музыкальный и художественный. Музыкальный руководитель отличался интеллигентностью тихого московского разлива и умением складывать аранжировки так, чтобы это могло порадовать Кобзона или Хиля, т. е. пресно, баянно-заунывно, с ударником на третьем плане и стандартным трубящим баритональным тенором на первом.

Художественный руководитель — сейчас эта стезя называется «продюсер» — был суетлив и мрачно-волнителен: было видно, что он очень хочет денег, но очень не хочет попасть в лагерь за это свое порочное в советские времена желание. Прорепетировав с ними вечеров пять, я с легким сердцем покинул этот приют серости. — С. П.

…Но все же в этой работе были свои плюсы. Во-первых, я занимался музыкой; во вторых, как сейчас выяснилось, мы пели не самые плохие песни; в третьих, мне нравилось находиться на сцене; в четвертых — у меня был приличный заработок. И всегда оставалась надежда, что ты что-то сможешь сделать, чтобы направить коллектив, в котором ты работаешь, в нужное русло, о существовании которого твой художественный руководитель — те же Слободкин или Гранов — не догадываются.

Например, когда Слободкин уезжал по каким-то своим делам, мы, оставшись одни, тут же перекраивали репертуар и выходили на сцену с хитами Beatles, Rolling Stones, Monkis и т. д. Но если в Москве зрители нас понимали, то в провинции все это было не нужно: от нас ждали песен на русском языке и наших хитов.

Надо сказать, что в среде рок-групп, исполнявших собственные песни, но не работающих на профессиональной сцене, к коллективам типа «Веселых ребят» и «Голубых гитар» относились без всякого уважения, если не сказать больше, а сами они были объектом постоянных насмешек и издевок. Например, их аббревиатуру — ВАИ — придуманную советскими идеологами дабы не употреблять слово «рок», музыканты из другой жанровой группы расшифровывали как «влагально-менструальный ансамбль», а их солистов уничижительно называли «лидер-бубнами». Было понятно, что участники ВИА — марионетки в руках руководителей, и какими бы хорошими музыкантами они ни были, все их умение, что называется, «в пользу бедных». То, что они исполняли и как это звучало, было настолько пятым сортом, по сравнением с западной рок-музыкой, что ни о каком влиянии ВИА на развитие рок-музыки в СССР говорить не приходится. Вялые барабаны, тренькающие гитары и пукающий бас в сочетании с пафосно-гомическим вокалом ничего, кроме ехидства, у правоверных рокеров не вызывали. На концертах на сцену вываливало человек 10-12, половина из них держала в руках трещалки-стучалки, и все они начинали толпиться у микрофонов, чтобы спеть свою личную строчку «про БАМ». После этого идешь на шоу какого-нибудь немецкого «Пудиса» и видишь, как четыре человека из другой, но тоже социалистической страны, дают такой драйв, исполняя собственные песни, а не песни народных немецких композиторов, что…

Зависть берет, и не хочется идти ни на какие уступки — ни себе, как бы не хотелось кушать, ни Партии и Правительству.

Еще одной важной причиной упрямства правоверных рокеров было советское воспитание. Нас с детства приучили относиться к деньгам, как к чему-то низкому, а к Идее — не только в политическом смысле, но и в творческом тоже — как главному содержанию жизни. Книги и фильмы пропагандировали образ передового члена общества, который бьется с бюрократией за свою идею (производственную, научную, музыкальную и т. д.) и, в конце концов, побеждает на благо всех. И такая идея у рокеров была: пробиться со своей музыкой и со своими, а не чужими песнями к зрителям. И чем больше им мешали, подсовывая в качестве образца для подражания глуповатые советские ВИА, тем больше они хотели добиться своего.

И добились таки. — С. П.

…В любом случае музыканты из первых любительских рок-групп оказали влияние на развитие советской рок-музыки. Были эксперименты и со звуком, и со словом — как, например, правильно петь рок на русском языке. В любом случае нужен был какой-то опыт, и в то время — в начале 70-х — форма часто заслоняла содержание того, что делалось. Это нужно было пройти, этим нужно было переболеть. Первые музыканты в конце 60-х уже переболели американской музыкой, они были не самыми глупыми людьми и понимали, что только на русском языке и с русской интонацией, в том числе и в музыке, можно делать русский рок-н-ролл. На профессиональной сцене такие опыты ставили Александр Градский и — в начале своего творческого пути — «Ариэль», который смог перенести на рок-сцену народные песни.

В итоге, правда, получился такой непонятный рок-н-ролл, который и существует до сегодняшнего дня. Страшно то, на мой взгляд, что очень часто в словосочетании «рок-музыка» у многих отсутствует смысл второго слова, т. е. собственно музыка. Есть какой-то протест, социальная борьба, а музыки — нет.

И все же, были такие группы и музыканты, которые, как я думаю, внесли значительный вклад в развитие рок-музыке в самом начале. Это, безусловно, Александр Градский и его «Скоморохи», это «Скифы», это «Оловянные солдатики», это — в меньшей, может быть, степени, — «Сокол» и «Красные дьяволята». Попытки Градского создать что-то новое в бит-музыке на основе русских песен и даже частушек — это было серьезно.

…Было всего три профессиональных коллектива, в которых я работал: «Веселые ребята», «Голубые гитары» и «Пламя». Когда появились первые рок-группы — такие, как «Машина времени» — я смотрел на них как на детей, которые только учатся ходить. Но со временем мое отношение к ним изменилось: я видел, что это серьезно, что у них есть своя аудитория и что именно их путь — дорога, которую мог пройти и я со своими, а не с чужими песнями. Потом появилась «Дорога в рок-н-ролл» Юрия Лозы и первые альбомы «Аквариума», и мне подумалось: что это я сижу на собственных песнях как собака на сене и не записываю их. К тому времени их количество, говоря банальным языком, переросло в качество. Сыграло роль и то, что много лет я занимался музыкой профессионально.

Я думал о том, как бы это все записать по примеру андеграунда. Но, видимо, уйдя в проститутки нельзя остаться красивой легендой: похоже, вся эта короста, которой я порос в филармониях, на мне оставалась. И когда я уже имел собственный репертуар и собственный торговый знак, прошлое еще долго оставалось моей сутью и моей плотью.

Впервые в большом количестве песни Славы я услышал году в 88-м. Я собирал тогда любые «самопальные» записи и кто-то «накатал» мне целую бабину его ранних песен в довольно простой аранжировке. Поразили меня не столько песни, сколько голос — глубокий, гибкий и одновременно шершаво-жесткий — настоящий рок-н-ролльнй vox!

С такими данными, да с хорошей отвязной командой можно было бы легко заткнуть за пояс любой мужской вариант «Браво», где ни у одного из солистов не было голоса с необходимой окраской. — С. П.

…Наверное, то, что я записал, когда остался один, нельзя до конца считать рок-н-роллом: многое эклектично, электронные барабаны и т. д. Запись я делал на собственные деньги, заработанные на сцене, у меня не было доступа к средствам массовой информации, не было связей для того, чтобы «раскрутить» результат. Но мне надо было это сделать, чтобы сбросить с плеч накопившийся за годы груз и идти дальше.

И все же я думаю, что даже в наше время не только деньги и не только связи нужны для успеха.

Если у тебя есть талант и есть то, что отличает тебя от общей массы, обязательно найдется человек, который тобой заинтересуется и захочет на тебе заработать. Раньше на совковом телевидении был свой кодекс правил поведения, но все же существовала возможность «зацепить» какого-нибудь редактора какой-нибудь из передач своим творчеством и таким образом получить эфир. Как-то я должен был спеть свою песню «Наташка» в одной из передач, в которой тогда работал Саша Масляков — а мы вместе учились. Он мне сказал: «Что за ерунду ты хочешь петь в моей передаче?». Я ответил: «Саш, да классная песня». Но он был недоволен: «Я не хочу, чтобы эта песня была в моей передаче». Взял и вырезал ее. В итоге в исполнении моей группы «Ребята» она попала в другую передачу и стала хитом.

Такая возможность у музыкантов есть и сейчас: если ты личность масштаба Земфиры или Шевчука, ты все равно пройдешь, пробьешься. При этом большую играет роль и технический уровень записи, который сейчас существует: все качественно звучит и все играет слаженно. Но, к сожалению, в основной своей массе — все усреднено, и нет тех протуберанцев, глядя на которые мне хотелось бы забиться в восторженных судорогах и начать молиться.

…Не знаю, хватило бы мне сил и энергии в начале семидесятых — если бы не было всех этих препон и запретов, — сделать свою личную, успешную карьеру. Нельзя прожить жизнь в сослагательном наклонении. Но после того, как моя песня «Наташка», всего один раз прозвучавшая по ТВ, два года пелась по всему Союзу, и я пришел в ВОАП ее регистрировать, мне там сказали, что я потерял, как минимум, две «волги»: они просто не знали, кто автор и кому перечислять деньги.

Я знаю, кому эти деньги перечислялись. Мой отец, когда-то, в середине 50-х написавший всего три незамысловатых, но искренних песенки, каким-то образом смог их опубликовать в печати. Песни начали исполнять, а отец начал получать небольшие гонорары из ВОАП. Потом ручеек начал мелеть, но до конца так и не высох: каждый год, на 9 мая и перед новогодними праздниками, приходил квиток рублей на 130-140. Незадолго до смерти он попросил меня узнать — я тоже к тому времени стал членом РАО — почему ему выплачивают гонорары за песни, которые уже лет 20 не исполняют. Я узнал: оказалось, что авторские сборы, которые не находили точного адреса, делились в ВОАП между ветеранами, это было чем-то вроде дополнительной пенсии для стариков, прошедших войну. — С. П.

…Недавно я смотрел последний цикл передачи «Народный артист»: там была девочка, с которой я занимался и в которую вложил частичку своей души. Правда, в какой-то момент она решила, что я — «отстой» и отказалась от сотрудничества со мной. Но все равно, я за нее болел…

…Если бы я не занимался музыкой, наверное, я бы занимался математикой, успехи в которой у меня были еще в школе. Приходилось мне делать и передачи на ТВ, я даже как-то пьесу написал, но она оказалась не востребованной: драматургов и без меня много.

…Знаю, что у меня есть медицинская страховка, но не помню, есть ли пенсионная карточка. Меня как-то кто-то уговаривал ее оформить, но не уверен, что я это все-таки сделал.

Мне трудно говорить, что меня ждет в будущем, наверное, я фаталист. Через РАО, как автор, я получаю какие-то совсем смешные деньги по сравнению с тем, что зарабатываю на концертах. Когда я пытался «раскрутиться» и оторваться от пелетона под названием «вокально-инструментальные ансамбли» чтобы делать собственную карьеру, у меня было много трудностей, и иногда посещали какие-то тревожные мысли о собственном будущем.

Но удача приходила, просто часто не стой стороны, с которой я ждал. Для того, чтобы добыть крупицу золота, мне пришлось перерыть тонны породы. Как продукт советской эпохи, я должен был иметь цель и непременно ее достигать. У меня была своя «программа максимум», которую я пытался осуществить ради собственной творческой и человеческой самостоятельности — чтобы не думать, придя в магазин: смогу ли я купить то или это, или лучше просто взять кусок мяса для всей семьи. Мне было уже 38 лет, и даже мама мне сочувствовала, а я был в некоторой растерянности — что же делать дальше…

Теперь я могу сказать, что напахал за то время столько, что сейчас, не имея практически постоянных эфиров на ТВ, я не испытываю недостатка в приглашениях на концерты. И когда меня сегодня — особенно, если я не был заявлен заранее, — объявляют со сцены, еще до того, как я начинаю петь, я слышу овации. Это очень приятно, значит, тебя помнят и любят.

Не хочу каких-то звания и регалий: я прихожу к публике как к разогретой любовнице, которой не нужны какие-то предварительные ласки. Хотя я, конечно, ее ласкаю.

…Мой старший сын окончил Университет дружбы народов, занимался менеджментом, сейчас занимается чем-то вроде пиара и связями с общественностью.

Маленький учится в школе, два года назад написал цикл песен, которые я помог ему записать. Надо сказать, что среди этих песен много рок-н-роллов, есть что-то напоминающее рэп.

Мне казалось, что то, что я много работаю, является для старшего сына примером, но все это оказалось чушью собачьей. Как-то я прочитал, что ребенок это стрела, выпущенная из лука твоей жизни, и куда она упадет знать тебе не дано.

Младший ходил со мной на студию, когда мы записывали пластинку, и видел, насколько это трудоемко, тяжело, какие творческие муки за всем этим стоят. Он зауважал меня, и мне это было очень приятно. Не знаю, будет ли он в будущем заниматься музыкой, но он осознал степень мастерства собственного отца, и это важно и для меня, и для него.

…Сейчас я занимаю место, на которое никто не претендует — это главное, чего я добился в жизни, и это то, что я сделал сам. Никто не лезет на мою территорию, чтобы отнять кусок хлеба, я играю и делаю то, что хочу…

В СССР были десятки ВИА, в них работали сотни музыкантов, имена большинства из них никто никогда, кроме друзей и родственников, не вспомнит, а часто и не помянет: многие уже умерли. Единицы из той когорты сделали себе имя на сцене, вспомню на вскидку: Барыкин, Кузьмин, Буйнов, Глызин, еще пара-тройка — и все. К их числу можно отнести и одного из первых рокеров страны — Славу Малежика. Столько лет оставаться востребованным — не сколько удача, сколько большой труд.

Но все же — лично мне — до сих пор очень хочется услышать в исполнении Славы не романс, а какой-нибудь твист или рок-н-ролл — драйвовый, грязный, веселый. Такой, какой я слышал в далеком 1969, но название которого сейчас не помню.

Сергей Попов