Самая трудная публика – это чиновники, решающие твою судьбу

Вячеслав МАЛЕЖИК – эстрадный певец, поэт и композитор – неожиданно для всех, и прежде всего для самого себя, стал писателем. Он выпустил в свет две книги и готовит к изданию третью. В его недавно изданном сборнике – остроумно рассказанные истории из жизни поэтов и музыкантов, личные истории, и все это на фоне времени, которое сегодня многие стали забывать, а молодое поколение и вовсе не знает. В беседе с корреспондентом «НИ» музыкант рассказал о том, где он давал свой «самый трудный» концерт и почему ему не удалось создать профсоюз артистов.

– Вячеслав, у вас вышла книга прозы – можно поздравить с литературным дебютом. А с песнями вы что, «завязали»?

– Нет, мне просто понравилось ощущение – держать в руках собственную книжку. Кстати, «Портреты и прочие художества» – так называется эта книга – уже вторая.

– То есть это уже не первый литературный опыт?

– Первая книжка – «Понять, простить, принять...» – получила название по одной из строчек моей песни «Мозаика», в ней по хронологии были собраны песни и стихи. Во второй книжке – больший акцент на прозу, хотя стихотворений тоже много. Мне пока в новинку быть писателем, тогда как ощущение новизны от очередного вышедшего альбома «о любви» пропало.

– Столько лет вы пишете песни и стихи о любви, а в чем же источник вдохновения, «из какого сора» ваши песни растут?

– Моя жена тоже пытается разобраться все эти годы, из каких приключений растут мои стихи, но в итоге она пришла к тому, что у меня это «от головы» идет. Ей приятней так заблуждаться...

– В своих воспоминаниях вы пишете о том, что восемьдесят процентов своего времени находились на гастролях. Хватало ли времени на общение, дружбу, ведь тогдашняя музыкальная тусовка считалась очень дружной?

– Если говорить о временах ВИА, то у всех групп был настолько плотный гастрольный график, что просто собраться с друзьями было сложно. Когда появлялось время, хотелось побыть с семьей. Скорее, у нас были приятельские отношения, строившиеся на профессиональном общении. Мы собирались только на большие концертные программы во Дворцах спорта, к примеру: в первом отделении – «Голубые гитары», во втором – «Веселые ребята» или «Самоцветы». Мы так много времени проводили вместе, что вопрос психологической совместимости вставал в полный рост. Усталость друга от друга приводила к тому, что в конце сезона многие музыканты уходили из своих групп в поисках нового места работы...

– В профессиональный ансамбль «Веселые ребята» вы пришли из московского андеграунда?

– На рубеже 1960–1970-х годов комсомольские и партийные лидеры поняли, что бороться с «волосатыми монстрами» (я имею в виду вокально-инструментальные ансамбли) все сложнее, и решили найти возможность их возглавить, посоветовав руководителям ВИА приглашать ребят из андеграунда. Когда-то я сказал фразу, за которую подвергся остракизму со стороны своих коллег, что «элиту рок-н-ролла составили профнепригодные музыканты», но это действительно так. Большинство музыкантов были приглашены на профессиональную работу в Москонцерт, Росконцерт и составили основу таких коллективов, как «Веселые ребята», «Самоцветы», «Голубые гитары». Пожалуй, только Александр Градский – один из немногих – остался верен себе, он чувствовал свою силу и смог сделать себе имя, работая самостоятельно, хотя и он три месяца проработал в «Веселых ребятах». Славу Добрынина не взяли в «Самоцветы» из-за того, что он картавил, и тогда он решил заняться сочинительством песен, в чем преуспел.

– А как развивалась ваша карьера?

– Меня позвали в «Веселые ребята». Начав работать на профессиональной сцене, я не очень интересовался состоянием нашего рок-н-ролла. Мне казалось, что в андеграунде никого не осталось, все ушли в профессионалы, и мне вполне хватало рок-музыки на пластинках и магнитофонных записях. Поэтому когда в 1980 году я увидел живой концерт «Машины времени», то был сильно удивлен тем, что они претворили нашу давнюю мечту сочинять и петь песни небольшим коллективом, в четыре-пять музыкантов, а-ля Beatles, Rolling Stones. В том же году умер Владимир Высоцкий, и я заново переслушал все его записи и окончательно убедился, что можно сочинять и петь вопреки мнению ответственных органов.

– Почему вы переходили из коллектива в коллектив? Кажется, в вашем послужном списке и «Голубые гитары», и «Пламя», и «Веселые ребята»…

– Главным образом тут нужно понимать, что работа в филармонии в те времена и при том уровне популярности коллективов, где я служил, была настолько интенсивна, что поневоле возникали трения и с начальством, и с партнерами по сцене. И если с рядовыми музыкантами можно было просто по-мужски выяснить отношения, то при конфликте с руководством иногда приходилось писать заявление об уходе.

– В какой момент вы стали Вячеславом Малежиком, а не участником какой бы то ни было группы?

– Вячеславом Малежиком я стал 17 февраля 1947 года, а самостоятельной творческой единицей на сцене стал, страшно подумать, аж в тридцать восемь лет! При этом мысль о том, что пора уходить в самостоятельное плавание, пришла ко мне лет на пять-шесть раньше. Эти годы я занимался тем, что интенсивно пробивал свое творчество через редуты, выставленные редакторами на радио и телевидении. Вероятно, был достаточно назойливым и наивным: прилетая с гастролей в Москву на два дня, брал гитару под мышку и ехал на телевидение. Мне обычно предлагали прийти в следующий вторник, и если бы я не встретился с Борисом Пургалиным, редактором музыкальной редакции Центрального телевидения, неизвестно, где бы я был. Успех артистической карьеры часто зависит от встречи с меценатом и просто от удачи. Пургалин где-то услышал мою песню «Двести лет» и пригласил в гости, чтобы познакомиться. Я полтора часа пел ему, а он молча курил и пил кофе. Потом произнес всего одну фразу: «Вы меня не разочаровали, попробуем вас снять в «Утренней почте». И с этого момента песня «Двести лет» зазвучала из всех окон, хотя фамилию мою с первого раза тогда никто не запомнил. Вскоре я услышал первые записи «Аквариума» и Юрия Лозы и подумал: «А что ж я-то сижу? У меня ведь куча песен!» – и начал изо всех сил искать возможность записаться в студии. Мой первый, а потом и второй магнитоальбомы зазвучали по всей стране. И в какой-то момент мои успехи на сцене андеграунда затмили популярность ансамбля «Пламя». Я решил уйти на вольные хлеба, и на гастролях окончательно осознал степень своей популярности. В Росконцерте, где я тогда служил, чтобы меня удержать, мне резко подняли ставку и предложили выдвинуть на звание «заслуженного» артиста, но собирать справки для предоставления в Министерство культуры мне было лень.

– Когда же вы получили звание?

– Это произошло примерно лет десять назад, и потому сейчас я не получил звания «народного», так как слишком поздно получил «заслуженного».

– Но народная слава-то у вас была давно. Легко ли вы пережили испытание «медными трубами»?

– Достаточно легко, меня уже трудно было чем-то смутить: работая в разных ВИА, я выходил на сцену перед полными залами, то же самое и осталось, разве что я стал солистом. В какой-то момент меня стали узнавать на улице...

– Благодаря программе «Шире круг», где вы с Катей Семеновой были ведущими?

– Да, телевидение сыграло свою роль, но звездной болезнью на пике популярности я не заболел, прививка уже была, когда мне было 26 лет. Тогда в ансамбле «Веселые ребята» меня очень сильно заносило, я терял почву под ногами, когда видел расклеенные по всему городу афиши и толпы людей, атакующих концертные залы. Вскоре, однако, пришло понимание, что популярность «Веселых ребят» и мое имя – разные вещи. Я выздоровел и получил иммунитет от звездной болезни.

– Вячеслав, вас не очень расстраивает, что сегодня вы – не объект внимания желтой прессы?

– Не скажу, что меня это совсем не волнует, это же часть моей профессии. С другой стороны, я отдаю себе отчет, что не хочу идти на поклон к нынешним мальчикам и девочкам, громко именующим себя продюсерами. Меня нет на центральных каналах, но кто интересуется моим творчеством, легко находит информацию. Я продолжаю выпускать пластинки, живу интенсивной творческой жизнью. И зарабатываю достаточно, чтобы чувствовать себя комфортно...

– Концертной деятельностью?

– Исключительно. Авторских-то отчислений нет. Я полагаю, что в другой стране с таким количеством песен, известных широкой публике, я мог бы неплохо жить. Но я не вникаю во все это, просто живу и живу. В свое время я хотел сделать профсоюз артистов, чтобы объединиться и как-то защищать наши интересы. Подошел с этой идеей к Барыкину, Серову, Кузьмину, которые тогда собирали стадионы, но никто не отозвался, и до сих пор профсоюза эстрадных артистов нет.

– Есть ли у вас на сегодняшний день свой коллектив?

– Я – счастливый человек: у меня нет начальников, и я тоже никем не командую.

– У вас нет райдера?

– Нет. Я неприхотлив, у меня нет запросов на конкретный коньяк и цвет штор в номере отеля...

– У вас бывали очень «трудные» залы?

– Самые трудные залы – худсоветы, когда за длинным столом сидели размытые лица чиновников, решавших твою судьбу. Кстати, один концерт, который я провел в тюрьме, был похож по ощущениям на худсовет. Однажды приятель попросил меня выступить в «Матросской тишине» перед молодыми парнями, которые содержались в камерах предварительного заключения. Большинство из них подозревались в убийстве, и мой концерт им был совсем не нужен.

– А для чего надо было устраивать подобное представление?

– Галочку надо было поставить, что ведется работа. Через пятнадцать минут концерта я почувствовал себя абсолютно опустошенным и говорю: «Ребята, может, мне не надо петь?». «Нет, дядя, пойте!». Через полчаса я был совсем никакой. Приходил в себя после этой встречи несколько дней.

– Можете припомнить самый необычный подарок от зрителей?

– Два звена якорной цепи, прикрепленной к доске, все вместе это весило килограммов двадцать, я не знал, куда потом девать этот «подарок». Вообще частенько вручают такие презенты: книги о комбинате с фотографиями начальства и процесса производства. Подарочные издания – дорогие и тяжелые, и что с этим делать? Отказаться, забыть в номере – как-то неудобно, и тащишь «сувенир» из какой-нибудь Республики Коми или новостроек города Инты.

– Есть города, где вы еще не бывали и куда бы хотелось заглянуть?

– В Тбилиси не был. На Чукотке…

– Вы вырастили двоих сыновей. Молодежь вас радует?

– Я жил в полной уверенности, что наше поколение покруче поколения моего старшего сына Никиты, но, когда я оказался на его выпускном вечере, увидел, какой замечательный капустник сделали ребята, и был потрясен! Сейчас горжусь тем, как играет мой младший сын Ваня, у него своя группа.

– А вы писали когда-нибудь детские песни?

– Вот сейчас как раз занимаюсь таким альбомом, мне кажется, получается здорово. Мне хочется связать эти песни общим сюжетом, возможно, для детского телевизионного сериала или мультфильма, пока думаю...

– У вас есть собственный сайт?

– Мои поклонники организовали его и сами ведут. Они еще создали мою страничку в «Фейсбуке». Сам я стараюсь не увлекаться Интернетом, жалко времени.

– А на что не жалко времени?

– Читаю, смотрю кино, хожу в театр... Правда, недавно был разочарован одним антрепризным спектаклем, увиденным мной в Кисловодске, где играл Александр Балуев. Как можно так относиться к своему ремеслу, к публике, играть «через губу»? Вроде бы не принято ругать друг друга, есть определенная корпоративная этика (мы все лицедейством зарабатываем деньги), человек может быть более талантлив, менее талантлив, но уважение к профессии должно быть. Если ты играешь для самого себя, тогда сиди дома и играй, можешь еще поставить камеру и отсматривать потом себя любимого...

– Вячеслав, а что-нибудь в этом году произвело на вас приятное впечатление?

– Походы в Театр-студию Фоменко доставили большую радость. Еще недавно посмотрел несколько фильмов Кустурицы, удивительный режиссер: такой нерв в его работах, такая бесшабашность, жизнерадостность! Пересмотрел коллекцию фильмов с Одри Хепберн – неожиданно поразила картина «Война и мир». Я отдавал себе отчет, что у Бондарчука лучше сделаны батальные сцены, что у него все сюжетные линии прописаны, а тут все сосредоточено на отношениях Наташи Ростовой и Андрея Болконского, но мне очень понравилось. И как русского человека меня порадовало, что русских женщин играют ослепительные красавицы.

– Вы согласны с запретом на мат и курение на сцене и экране?

– Недавно перечитал Тургенева – блестящий русский язык без ненормативной лексики, без описаний всяких извращений, и я был целиком захвачен автором, – значит можно без этого обойтись. Но вообще по поводу всех этих запретов я думаю: неужели у нас нет других проблем в стране?

Лариса Каневская, Газета "Новые известия" от 23.08.2013