С первым апреля

С ПЕРВЫМ АПРЕЛЯ

Всё больше, всё больше
Я жизнь понимаю,
Всё меньше я знаю о ней.

Ю. Ремесник


Мой любимый, несравненный, светлый Юрий Пе-
трович Ремесник, человек, поразивший меня своей
формулировкой отказа переехать жить в Москву.
Кто не знает, скажу, Ю. П. Ремесник — поэт и мой
главный соавтор, человек, написавший около вось-
мидесяти текстов песен, за которые нам не стыдно,
человек, который в значительной степени сформи-
ровал и меня, и моего зрителя. Ну так вот... Едва ли
не в первый год нашего сотрудничества я предложил
Петровичу перебраться в Москву, где было бы легче
заработать с его поэтическим талантом, нежели в
его родном Азове.
— Приезжай, я познакомлю тебя с нужными людь-
ми, и ты не затеряешься, поверь мне.
— Спасибо. Но я не перееду к вам. Я боюсь ото-
рваться от родной земли, от могил своих предков,
от своих друзей, в конце концов.
И знаете, я ему поверил и не стал иронизировать
над его текстом, который в моих устах прозвучал бы
чрезмерно пафосно. И он продолжал жить на Дону,
продолжал сочинять стихи и присылать их в толстых
конвертах мне в Москву. И песни, особенно на первом
этапе, у нас пеклись, как пирожки. А многие из них
уходили и в народ: «Мадам», «Попутчица», «Все-таки
ты права», «Емеля». Петровича знали и любили в
городе, да и вообще на Дону. Каждый год в октя-
бре мы устраивали в Азове концерты, и, наверное,
целую неделю мой драгоценный друг был главным
ньюсмейкером города. Телевидение, радио, газеты
становились в очередь, чтобы взять у Юрия Петровича
интервью. То, что известность штука опасная, говори-
лось много раз. И, наверное, внимание, которое ему
оказывалось, подсаживало Петровича, как наркота.
А потом я улетал, жизнь входила в обычное русло,
и были, я в этом почти уверен, ломки — естественно,
психологического свойства.
То, что телевидение и радио переключались на
сводки с полей и на криминальную хронику, забы-
вая нашего поэта, приводило его к определенному
дискомфорту. И нужно было определенное время,
чтобы снова попасть в свою колею.
— Ты знаешь, — говорил Юрий Петрович, — я це-
лый год вспоминаю потом наш концерт, как мы его
готовили, о чем с тобой болтали, как реагировали на
наши новые песни азовчане. А мои поездки к тебе
в Москву — это вообще целая одиссея. Так что ты
не обижайся, если чего-то приукрашиваю в своих
воспоминаниях и рассказах.
— Петрович, да ты что?! Я счастлив быть рядом с
тобой, и то, что я для тебя делаю, — ничто по срав-
нению с тем, чего ты заслуживаешь.
Но поездки мои были в Азов, да и в Ростов, не-
часты, а в Москву Петрович приезжал примерно
раз в год.
— Ты знаешь, я же учился в Москве... я неплохо
ее знаю, люблю Подмосковье... Но, не поверишь, я
устаю от подмосковных лесов. Да, красиво, но мне
не хватает простора, не хватает воздуха, я себя чув-
ствую здесь, как в тесной одежде.
— А я вот в вашей степи скучаю. Час едешь —
степь, два — степь, три — ничего не меняется. В душе
какая-то оскомина от этого дурацкого постоянства.
— Оскомина... это хорошо... Знаешь, оскомина
бывает от кислых яблок. Степь, как яблоко... Любо-
пытный образ.
— Вы все о своем, господин поэт?
— Почему о своем? О нашем...
И мы снова писали... Обсуждали дела на нашей эст-
раде и, чего греха таить, порой довольно нелицепри-
ятно отзывались об отдельных «мастерах искусств».
Мы снова расставались, чтобы перезваниваться.
Наверное, если через сто — сто пятьдесят лет решат
опубликовать нашу переписку, то будут только пись-
ма поэта Ю. Ремесника в Москву. Ответ я не писал
и перезванивал. Если придумывалась новая песня,
то пел ее по телефону. Я знал, что мой соавтор лю-
бил эти телефонные концерты, и они, однозначно,
поднимали ему настроение.
О существовании поэта-песенника Ю. Ремесника
уже знали любители музыки, во всяком случае,
мои поклонники. Несколько раз его показали по
федеральным каналам телевидения, а однажды,
во время его очередного приезда в Москву, мы
были на эфире набирающего обороты «Автора-
дио». Ведущей программы была известная редактор
Диана Берлин. Она рассказала радиослушателям
эфира о гостях передачи, акцентировав внимание
на «нашем госте из города Азов, удивительном
человеке и поэте Юрии Ремеснике». Слушателям
предложили послушать несколько придуманных
нами песен, а еще рассказали, что «наш гость»
работает крановщиком на Азовском металлургиче-
ском комбинате и что в настоящее время он холост.
Что тут началось...
Передача была в формате общения со слушателями
по телефону, и телефон раскалился до бела. Соиска-
тельницы руки Юрия Петровича, забыв, что обычно
мужчина первым предлагает руку и сердце, перебивая
и отталкивая друг друга, рассказывали о своих фи-
зических и моральных достоинствах, соблазняли его
трехкомнатными квартирами в Москве, уже взрослой
и самостоятельной дочерью, и поэт отбивался с трудом
и неожиданно для очередной дамы аргументировал
отказ тем, что ему надо вставить зубы... Но та готова
была ждать и помочь с дантистом.
Выдать замуж, вернее, составить ему партию не
удалось. Он прирос всем своим нутром к Азову, к
Дону, к казачеству. А может, он все делал правиль-
но. Среда его обитания, да и способ его существо-
вания в этой среде говорил за то, что это не сию-
минутное решение. Деньги к нему не прилипали.
Если вдруг появлялась какая-то сумма, которая была
выше его обычной номинальной, то она испарялась
с какой-то удивительной скоростью. Родственники,
друзья и просто «хорошие мужики» так же быстро
исчезали, как и появлялись. И снова медленное
течение жизни с частыми омутами и заводями, где
вода — что, я? — жизнь могла зацвести.
Мое пятидесятилетие. Собираю на концерт всех,
ну почти всех своих друзей. Кто-то выходит на сцену
и участвует, кто-то смотрит на все происходящее из
зрительного зала. Петрович как любимый соавтор,
как действительно замечательный поэт, выходит на
сцену. Его встречают бурными аплодисментами, как
автора «Мадам» и «Лета нашей любви». Он читает
два своих стихотворения и, очаровав окончательно
публику, уходит за кулисы. Артисты, приятно удив-
ленные поэтом из Азова, угощают его наперебой в
артистическом буфете. Никто из них не отказывает в
такой малости, как «сфотографироваться на память».
Я уже не помню, что за аппарат был у Петровича.
Но вся пленка или, как сейчас бы сказали, память,
была забита под завязку. Лолита и Катя Семенова,
Алена Апина и Ирина Шачнева, Алексей Глызин,
Саша Иванов, Евгений Ловчев... Петрович улетел
домой... Но...
Но после банкета произошла смешная история.
Мне на концерте подарили петуха живого, краси-
вого, знаете, такого «быка-производителя». Чтобы
его как-то транспортировать, посадили в коробку
от телевизора «Sharp», предварительно проделав в
ней отверстия, чтобы подарок, т. е. петух, не прокис.
Все это было доставлено ко мне домой и оставлено
в комнате, где уложили моего соавтора. И под утро
разыгрались в нашей квартире кинематографиче-
ские страсти. Сначала мои впечатления... Сплю, и
снится мне сон: деревня, детство, раннее утро, я,
потягиваясь, выхожу на крыльцо... По всей деревне
поют петухи, но неестественно громко и почему-то
это пение смешивается с автомобильным шумом
Ленинского проспекта. Я просыпаюсь и понимаю,
что инстинкт есть инстинкт, и петух не может не
выполнять функцию будильника. Я с негодованием
отогнал мысль, что же теперь делать с «животным»
и отправился на кухню. На кухне сидел «величайший
поэт современности» и пытался привести себя в по-
рядок с помощью крепкого чая.
— Может, что-нибудь покрепче?
— Да нет, что ты? Я и так запуган до смерти.
— Чем?
— Представляешь, этот гад...
— Который?
— Да петух... Я сплю и вдруг слышу что-то скребет-
ся: хр... хр... Думаю, померещилось. Потом снова...
Ну все, говорю себе, приехали... Белочка... А нечего
с артистами горькую жрать. Окончательно проснул-
ся, сосредоточился и понимаю, что звук реальный.
Мыши? Нет, для мышей звук слишком громкий. Встал
с кровати, включил свет, пошел на звук. Вижу короб-
ку из-под «Sharp’a» и из нее идет этот звук. Пред-
ставляешь, петух лапой скребет стенку и пытается
выбраться наружу.
— Представляю, чего ж не представить...
Так мы и не поспали в то утро, которое было для
нас ночью. А петуха мы отвезли на дачу и отдали в
соседнюю деревню знакомым. Наш был лучшим. Он
отбил всех кур у прежнего производителя и с удо-
вольствием топтал их. Соперник захирел, перестал
петь песни, к курам его не подпускали, и в итоге
«из него получился прелестный бульон, из него по-
лучился прелестный бу-бу-бу-бу-бу-бу-бу-бу-бу-бу-
бульон», — как пелось в одной из песен на слова
М. Журкина.
Если кто забыл, напомню, что после всех этих
приключений во время всенародного празднования
моего дня рождения, Ю. П. Ремесник отбыл домой,
загруженный фотографиями, впечатлениями и бутер-
бродами на дорогу. Наши перезвоны по прибытии его
в Азов подтверждали его боевое настроение. Он был
любим, востребован и взахлеб рассказывал, как все
это было и что жаль, что «этот кусок, наверное, вы-
режут». Но все проходит, и вселенская популярность
Петровича пошла на убыль. Я это почувствовал, по
его интонациям, по тому, как иногда он переводил
разговор на другую тему. А потом, где-то в середине
марта, Юрий Петрович перестал выходить на связь.
Я начал беспокоиться и стал обдумывать «комплекс
мероприятий по обнаружению соавтора». И вдруг
звонок из Азова.
— Слава, здравствуйте, это Голованев, отдел куль-
туры города Азова.
— Слушаю...
— Когда же, наконец, встречать дорогих гостей?
— Каких гостей?
— Ну как? Петрович сказал, что он со всеми до-
говорился и что мы, отдел культуры, в общем вся
администрация города, повторим ваш юбилейный
концерт в Азове. И еще он сказал, что Киркоров
прилетит в день концерта из Ялты прямо к на-
чалу...
— А я когда прилечу?
— Вот это я и хотел узнать.
— Я об этом тоже ничего не знаю, но если Петро-
вич сказал, то я готов... Кстати, а где он?
— Не знаю... Никто не знает... Нигде его нет. Весь
город, вернее, те, кому он обещал посодействовать,
его ищут. Что делать?
— Дайте мне время подумать и сделать пару звон-
ков...
— Хорошо, перезвоню.
Я был в растерянности и не представлял, где ис-
кать Петровича. Я понимал, что визитка начальника
Ростовского УВД мало чем поможет. Лететь в Ростов?
И что?.. Вот именно. И тогда, как в кино, раздался
звонок. Я снял трубку — это был Петрович.
— Слава, выручай. Я вляпался в историю и не
знаю, что делать.
— Рассказывай.
— А что рассказывать? Сначала я в Азове всем
поведал историю моего успеха в Москве. Фотографии
были железобетонным аргументом. Потом, навер-
ное, как артист, чувствуя успех, начал фантазиро-
вать...
— Привирать.
— Ну да, привирать. И дошел до того, что сказал,
что все ребята, ну, с которыми я...
— Выпивал за мое здоровье?
— Ну да, за твое... Так вот, я сказал, что они готовы
бесплатно приехать в Азов и спеть этот концерт для
меня. В общем, кошмар.
— А дальше?
— А что дальше? Перешел на нелегальное поло-
жение, прячусь... Стыдно. Бить, думаю, не будут, но
мне же в этом городе жить.
— Да, история...
— Ты-то хоть меня пойми.
— Я-то понимаю, смех берет. Смех... Петрович, есть
идея. А что, если нам, вернее, тебе, в День смеха,
первого апреля, объявить, что это была шутка. Тебя
люди любят, а значит, простят.
— Я не смогу, меня убьют.
— Тогда я смогу.
И в тот же день я признался Голованеву, что Пе-
трович затеял мистификацию.
— Ну, я ему дам, — был приговор начальника
всей культуры.
— Только попробуй. Ты же в глазах людей бу-
дешь выглядеть непрофессионалом. Ты представля-
ешь размах денег, на которые ты бы попал, если бы
этот концерт и вправду состоялся. Да у вас в городе
номеров нужного класса во всех гостиницах не на-
бралось бы, чтобы удовлетворить запросы звезд.
Так что, уважаемый господин Голованев, считайте,
что великое массовое представление под названием
«Несостоявшийся концерт» впервые произошло в го-
роде Азове. Да здравствует Юрий Ремесник — автор,
режиссер и жертва этого спектакля. Отнесись к этому
с юмором и считай, что ты был одним из участников
этого шоу в Международный день смеха.
— Наверное, ты прав. Ну, Петрович...
И наш герой всплыл в городе, как мы, подумав,
решили, первого апреля. И все смеялись, хлопали
его по плечу, поздравляли...
— Жаль, что не увидели такой концерт.
— Да нужна вам эта фанера? — успокаивал Пе-
трович азовчан.
— Ну почему фанера?
— Да, это я так...
— Малежик-то хоть прилетит?
— Прилетит в ноябре, уже на мой день рождения.


* * *

Когда за жизнь придется отвечать,
Ты вспомни песни, что с тобой мы написали.
И верю, в небесах их может кто-то знать,
Ведь вдохновенье нам зачем-то посылали.

И вспомни изумительный полет,
Что совершал по воле Бога,
И как душа в тот миг поет,
И то была твоя дорога.

И как потом уже стихи,
Окрепнув, в песне прорастали,
Фальшивой не было строки.
И эхо откликалось в дальней дали.

И эти песни пели за столом,
Их пели в радости и в грусти.
И слушал, притаившись под окном,
Усталый мент, надеясь, что отпустит.

А что, Петрович, ведь не зря
Семнадцатого ноль второго в девяностом
Судьба связала нас? Не зря...
Мы жили честно, емко, просто.

Глава из книги "Портреты и прочие художества"